Стихотворения » Баллада Редингской тюрьмы

Примечания

В мае 1897 г., после двух лет тюремного заключения, Уайльд вышел на свободу. Почти сразу он уехал во Францию и поселился в маленьком приморском городке Бернваль. Здесь он взялся за исполнение поэтического замысла, который возник у него еще в Редингской тюрьме под впечатлением от тюремных порядков и, в особенности, казни одного из заключенных — кавалериста-гвардейца, осужденного за убийство жены на почве ревности. Ритм поэмы был подсказан стихами выдающегося английского поэта А. Э. Хаусмена. Впоследствии Уайльда упрекали в заимствовании и подражании, но Уайльд имел в виду перекличку с Хаусменом, отчасти полемическую. В сентябре поэма была вчерне закончена, и Уайльд дал ее прочесть некоторым друзьям. Уайльд внутренне не согласился с Робертом Россом, замечания которого вели к «эстетизации» поэмы. Уайльд писал ему: «Твои предложения очень интересны, но, конечно, я не мог их все принять. Скажем, «каждый заключен в аду отдельном»,— таково мое собственное впечатление от места, где я побывал, впечатление, выжженное в моей памяти... Со многими твоими критическими замечаниями я согласен. В стиле поэмы сказалась двойственность задачи. Отчасти это стиль реалистический, отчасти — романтический, частью это поэзия, частью — прямая пропаганда. Я сам это остро чувствую, но в целом, думаю, получилось все же нечто интересное. То, что это интересно с разных точек зрения, возможно, в отношении чисто художественном достойно сожаления. Что же касается эпитетов, то, признаю, «ужасных» и «страшных» чересчур много. Трудность заключается в том, что мир тюрьмы лишен форм и очертаний. Приведу один пример. Помещение, где осужденных вешают, представляет собой небольшую беседку со стеклянной крышей, похожую на ларьки фотографов, которые можно видеть на приморских пляжах. Почти все два года заключения я так и думал, что это фотостудия, где заключенных снимают. Чтобы описать эту штуку, эпитета и не подберешь. Я назвал ее «жуткой» в соответствии с тем, какой она стала мне казаться, после того как я узнал о назначении этой беседки. Камеру можно описать лишь по характеру ее психологического воздействия на душу заключенного: «вымытая дочиста» и «тускло освещенная»,— так уж она выглядит. У нее нет ни внешних очертаний, ни внутренней обстановки; с точки зрения цветовой и формальной, она вовсе не существует. Описать тюрьму так же трудно творчески, как описать ватерклозет. Если поставить себе в качестве литературной задачи картину последнего, то достаточно сказать просто — какие обои и чисто там или же нет. Ужас тюрьмы заключается в том, что в ней все так просто, обычно по обстановке, а в то же время так мерзко, жутко, возмутительно по воздействию на человека... Ты прав, что поэма должна заканчиваться словами «Плакать доля их»... Но пропаганда, которой я хотел заняться специально, начинается именно здесь. Думаю, я так бы и определил эту вещь — «Поэзия и Пропаганда» или «Поэзия и Правда».

Уайльд определял свою поэму как «вопль Марсия, а не пенье Аполлона». Это его излюбленный символ, означавший в его глазах нечто даже более сильное, чем только поэзия. См. об этом также в «Тюремной исповеди» и в прим. к стр. 313.

В феврале 1898 г. «Баллада Редингской тюрьмы» вышла в свет. Заглавие поэмы было предложено Робертом Россом. Подписана «Баллада» была только номером камеры, где содержался Уайльд — К-33. Один из первых авторских экземпляров Уайльд направил новому начальнику Редингской тюрьмы, пришедшему на смену тому изуверу и пропойце, о котором говорится в поэме. Свыше десятка экземпляров заказал для себя адвокат Уайльда. Вскоре поэма была переведена на многие языки, в том числе на русский, К. Бальмонтом и В. Брюсовым. В 1923 г. «Баллада» была издана с иллюстрациями крупного немецкого графика Франца Мазерееля.

Обличительно-пропагандистскую направленность поэмы Уайльд подкрепил одновременной публикацией открытых писем о тюремных порядках. Письма он подписывал как Автор «Баллады Редингской тюрьмы».

^[1] Кайафа — первосвященник, противник и преследователь Христа. Целовал им же осужденных.

^[2] ...Не всем тюремного врача // Выдерживать осмотр... — В письме к издателю Уайльд в ответ на замечания и предложения писал: «Бледно-желтым лицом проклятого физиономия управляющего не могла быть. Огненное сияние виски исходило от этой пламенеющей физиономии. ...Священник Рединга был добродушным болваном, одним из глупейших агнцев божьих, в сущности, типичный клерикал... Одно слово я изменю ради того, чтобы не оказаться понятым неправильно. Пусть будет «А врач брезгливо тороплив...». Это верно определяет тип английского тюремного врача. В массе своей они — скоты и особенно жестоки». В одном из открытых тюремных писем Уайльд писал: «Люди в наши дни не сознают, что такое жестокость. Они считают ее чем-то вроде средневековой страсти и связывают представление о ней с такими людьми, как Эччелино да Романо (один из персонажей Дантова «Ада». — Д. У.), которому сознательное причинение боли доставляло воистину безумное наслаждение. Но люди вроде Эччелино — ненормальные типы, извращенное выражение индивидуализма. Обыкновенная жестокость — это просто глупость. Это абсолютное отсутствие воображения. Это результат стереотипных систем, строгих, ненарушимых правил и — глупости» (1897).

^[3] ...И в этот миг раздался крик... — Избиение умалишенного, которого тюремные власти считали симулянтом, Уайльд описал и в открытом письме в газету «Дейли кроникл»: «...Я чистил и вытирал свою посуду после обеда. Вдруг тюремное безмолвие неожиданно нарушилось ужаснейшими и отвратительными криками или, скорее, ревом. Я вздрогнул, так как в первую минуту мне пришло в голову, что кто-нибудь неумело режет быка возле тюремных стен. Но вскоре я сообразил, что крики исходят из подземельного этажа тюрьмы, и я понял, что какого-нибудь несчастного подвергают телесному наказанию. ...Вдруг меня осенила мысль, что это, быть может, секут полоумного».