Об авторе » Лион Фейхтвангер. Генрих Гейне и Оскар Уайльд

2. Общее отношение к искусству

Ни Гейне, ни Уайльд не творили из внутренней потребности за исключением разве тех случаев, когда их заставляло высказаться то страстное стремление, о котором мы только что говорили. Как ни могучи были их таланты, все же в их произведениях не чувствуется дыхание того чистого, высокого вдохновения, которое заставляло творить, например, Гёте, Клейста, Готфрида Келлера. В недобрый час Гейне мог написать и такое: «В конечном счете поэзия всего лишь красивая безделушка». И в то же время, имея склонность убивать все окружающее своими ироническими афоризмами, искусство они воспринимали со всей серьезностью.

Оба не раз пытались проанализировать свое отношение к сущности искусства. Во всем существенном их взгляды на искусство полностью совпадают.

Прежде всего, оба совершенно отделяют личность художника от его творчества. Гейне неодобрительно высказывается о тех литературоведах, которые пытаются найти связь между личностью автора и его произведениями, они «лишают стихотворение девственности»; Уайльд же утверждает: «То, что иной писатель – отравитель, ничего не говорит против его прозы. Семейные добродетели никакого отношения к искусству не имеют».

Для обоих искусство – самоцель, для обоих – оно нечто противопоставляемое жизни, действительности. Вот как говорит Гейне: «Дагерротипия свидетельствует против ложного взгляда, будто искусство есть подражание природе. Природа здесь сама доставила доказательство того, как мало она понимает в искусстве, каким жалким получается все у нее, когда она начинает заниматься искусством»^<1>. Уайльд пишет: «Искусство представляет лишь само себя; независимое, оно живет точно так же, как мысль, замкнутой жизнью и развивается совершенно органически», или «Истинным учителем искусства является не жизнь, а искусство». Таким образом, как сама собой разумеющаяся напрашивается мысль: все материальное обоим писателям представляется совершенно не стоящим внимания. «Изображает ли кто-нибудь сыр с гнильцой, – читаем мы у Оскара Уайльда, – или прекрасную Елену – одно и то же, если это изображение – искусство». И Гейне с восхищением отзывается о испанцах, «которые в равной степени получали наслаждение от любой хорошей картины, безразлично, что на ней изображено, – мальчишка ли попрошайка, ищущий у себя насекомых, или благословенная дева Мария». Искусство для них – форма, искусство для них – стиль. «В искусстве, – поучает Гейне, – форма – все, материя – ничто. Штауб^<2> независимо от того, чей материал, его или заказчика, берет за фрак одну и ту же цену. Он берет деньги лишь за фасон, материал же дарит».

В теснейшей связи с таким подчеркиванием примата формы находится безусловно аристократический характер их поэзии. Они любят пышность, богатство, стильное изящество, драгоценное, редкое, охотно и свободно обращаются к древним, благородным культурам. Никто не славословил изящество такими тщательно отшлифованными словами, как Уайльд в «Дориане Грее», а иронии Гейне не заглушить его гордости своим родом, перерастающей подчас в дифирамбы. Редкий писатель так вдохновенно, так тонко высмеивал вульгарное, плебейское, как Гейне, как Уайльд, редко кто бросал в светскую или литературную чернь слова, полные такой издевки, такой жгучей ненависти, как Гейне или Уайльд. «Демократическая ненависть к поэзии, – глумится Гейне. – Парнас следует срыть до основания, сравнять, на месте его проложить макадам, и там, где некогда карабкался в высь досужий поэт, подслушивая соловьев, вскоре ляжет ровная столбовая дорога, пройдут железнодорожные рельсы»^<3>. Или: «Демократия ведет к гибели литературы: к свободе и равенству стиля». Ему же принадлежит блестящее выражение: «В мире поэтов – tiers etat^<4> не приносит пользы, оно вредно».

Оба они – до мозга костей романтики. Они ненавидят повседневность, действительность. В сатирах, в гротесках они искажают будничные события, будничных людей, высмеивают все устаревшее, все традиционное. Они любят новизну, все отличающееся от вчерашнего, все необычное. Любят костюм, жест, маску, театр, все изысканное, непривычное, труднодоступное. Общечеловеческому они предпочитают странное, диковинное, несвойственное человеку. Их излюбленной областью является область сновидений, привидений, противоестественного. Больше всего ценят они внешность, позу. Без всякого стеснения готовы они пожертвовать содержанием ради оболочки. Уайльд договаривается до парадокса: «Лишь поверхностные люди принимают поверхность за что-то поверхностное». Так подчас они оказываются похожими на того стендалевского самоубийцу, который перед тем, как выброситься из окна, думал о том как бы упасть на мостовую поизящнее.

Их искусство – романтично. Они ненавидят все мещанское, буржуазное и своим принципом избрали epater le bourgeois^<5>. Они любят играющее всеми цветами радуги очарование большого преступления. Они ненавидят простое, здоровое. «Основная черта нынешних поэтов, – издевается Гейне, – здоровье, вестфальское, австрийское, даже венгерское здоровье». И они любят нежное, болезненное, извращенное.

Они – романтики. Выразительное для них – искусство низшего разряда, и Гейне полагает, что, упрекая греков и Гёте в выразительности, он принижает их. Краски и звуки любят они больше всего. Они предпочтут изнасиловать, изуродовать мысль, образ, но не откажутся от красок, звучаний. Они ненавидят бесцветность и испытывают ужас перед скукой.

Собственно предмет им часто вообще безразличен. Подобно искусным адвокатам, они могли бы защищать любое из двух противоположных мнений. Ничто не внушает им глубокого благоговения, ни к кому не испытывают они уважения и к себе также.

Они – не великие творческие личности. Иные их внезапные идеи поражают своей силой, но тут удивительно подходят слова Грильпарцера:

Тщательно продумать, построить логические заключения, гармонически скомпоновать несколько мыслей – на это им недостает энергии. Поэтому они и не решаются работать на новом материале, хотя и могут придумать интересную фабулу. Я вспоминаю о том, как Гейне своими произведениями «Тангейзер» и «Летучий голландец» помог Рихарду Вагнеру.

Понимая свою слабость в композиции, Гейне и Уайльд предпочитают обращаться к унаследованному от старых мастеров материалу, уже композиционно обработанному, они ограничиваются тонкой отделкой частностей. На вопрос, является ли разделение труда в сфере духовного творчества плодотворным, Гейне отвечает утвердительно: «Шедевр можно создать только так». И он ссылается на Гомера, на Шекспира, на Гёте, которые для своих произведений весьма часто заимствовали материал у предшественников. И Уайльд использует, как известно, как раз для своих наиболее совершенных творений материал и даже основные контуры чужих работ: для «Флорентийской трагедии» – новеллу из книги Страпаролы «Piacevoli notti» a href="#znotes" name="star-6">^<6>, для романа «Портрет Дориана Грея» – рассказ Эдгара Аллана По и роман Бальзака «Шагреневая кожа», для «Саломеи» – повесть «Иродиада» Гюстава Флобера.

Гейне и Уайльд мелки в своих больших полотнах, велики в небольших произведениях. Им не удаются многоактные драмы, длинные рассказы, но они непревзойденные мастера афоризма, баллады, они неподражаемы в описании мгновения – Гейне – как лирик, Уайльд – как автор одноактных пьес, короче, в любом малообъемном произведении. Во всем, относящемся к технике художественного творчества, они тонкие ценители, высокоэрудированные знатоки. Они высказывают смелые суждения о новых картинах, о поразительно красочных характеристиках, о верности чувству стиля, о захватывающих контрастах, о грациозной элегантности, о тончайшей культуре речи. Они могут добиться любого желаемого ими эффекта в малом, и даже – как раз это представляется мне триумфом их виртуозности – средствами чрезвычайно рафинированной, сложнейшей техники они умеют создать впечатление предельной простоты, глубокой трогательности.

Каждый из них – в разладе с собой: они начисто лишены чувства юмора, но зато владеют блестяще отточенной остротой, такой зловеще жалящей остротой, какая в мировой литературе давалась разве что еще Аристофану, Аретино, Сервантесу, Рабле, Гриммельсгаузену, Бомарше, Вольтеру, Лессингу и Ибсену.

С равной уверенностью выискивают они и находят все смешное в объекте своего наблюдения или все, что есть в нем хорошего. Никогда не рассматривают они художника или художественное произведение как нечто целое, всегда лишь – его достоинства или недостатки. Как критики они предвзято односторонни. В критике наиболее удается им то же, что и в оригинальных произведениях. Центр тяжести в их критике – форма. Уайльд пишет блестящее эссе, основная мысль которого в том, что «отталкиваясь от обсуждаемого художественного произведения, критик должен создать свою оригинальную работу» и в тонкой сатире «Портрет мистера WH» высмеивает пороки профессиональных литературных исследований. Представления же Гейне о критике исчерпывающе выражает его афоризм по поводу «Истории литературы» Гервинуса: «Задача заключалась в том, чтобы передать без остроумия в толстой книге то, что Гейне дал в маленькой книжечке с большим остроумием: задача решена правильно».

Показанные нами общие для обоих писателей черты по отдельности ничего не говорят, собранные же вместе – говорят о многом. Попытаемся же найти в этих частностях общность.