Об авторе » Лион Фейхтвангер. Генрих Гейне и Оскар Уайльд

Итак, мы установили: общим для обоих писателей являются уверенность в абсолютной независимости творчества художника от его характера, уверенность в самоцели поэзии, презрение к материалу, благоговение перед формой; общим для их творчества являются основные черты романтизма: аристократический характер, пренебрежение к общечеловеческим чувствам, пристрастие к необычному, болезненному, к извращению, преклонение перед краской, музыкой; общим для них, далее, являются неспособность создать большое художественное полотно, высокое мастерство в исполнении малообъемных произведений, виртуозная техника, недостаток юмора, блестящее остроумие, высокий дар художника-критика.

Вот отдельные слагаемые исследования: каков же итог? Гейне и Уайльд – выдающиеся мастера искусства. В их работах, в звучании их слов, в строении их фраз – нет ни одного изъяна; гармония их стихотворений безупречна. Однако добросовестное прилежание, с которым они описывают людей и вещи, не согревает объекты их наблюдения, оно лишь освещает их. Писатели повествуют о людях, о предметах удивительно красивыми, красочными, пожалуй, даже, если хотите, теплыми, живыми словами, но элементы творчества при этом отсутствуют. Они говорят обо всем умно и возвышенно, они оценивают, критикуют, но не формируют, не создают. Писателям недостает любви к созданным ими образам, чтобы наполнить их жилы кровью своего сердца. Никогда чувства не говорят в их образах, нет, образы лишь говорят о чувствах. Это к Гейне и Уайльду относится сказанное однажды Гейне о Лессинге: «Есть люди, к которым все приходит извне, так называемые таланты... Ничего нет в их сознании, что они восприняли бы не своими органами чувств. Но есть также люди, все творчество которых духовно, это гении, Рафаэль, Моцарт, Шекспир, роды которым даются труднее, чем так называемым талантам. У тех – поделки без жизни, без сокровенной сущности, механизм, у этих – органичное создание». В любом произведении Гейне и Уайльда обнаруживаются следы критики, всегда в них что-то определяется, подвергается психологическому анализу. Оба писателя исключают жизнь из сферы искусства: их искусство уподобляется тому лишенному души рыбаку, о котором рассказал Уайльд.

Естественно, это не категорическое утверждение. Конечно, в сочинениях обоих художников иной раз и звучат нотки чистейшей поэзии. Но эти отдельные исключения не противоречат основному характеру литературного творчества писателей. Поклонникам обоих писателей можно, пожалуй, сделать уступку, признав, что Гейне и Уайльд занимают некое промежуточное положение – между талантами и гениями, имея в виду определение, данное самим Гейне: «Гений творит синтетически, талант – аналитически. Однако имеются и такие характеры, которые в этом смысле могут быть и гениальными и талантливыми».

Гейне и Уайльд очень хорошо понимали, чего они стоят как творческие личности. Они были слишком тонкими ценителями и большими эрудитами, чтобы достичь высот поэтического творчества. Как ни парадоксально это звучит, они терпели крушение, разбиваясь о скалы своего мастерства. Или, пользуясь терминологией Гейне, я мог бы сказать, что они были слишком большими художниками, чтобы стать великими поэтами.

Все, что у Гейне, у Уайльда исходит от души, должно сначала совершить окольный путь – через рассудок. Их искусство в конечном счете представляет собой опоэтизированную критику.

Это и является общим в их искусстве: их поэзия – поэзия рассудка, а не сердца.

Мы видим, что противоречие между сердцем и рассудком, противоречие, которое делает их жизнь трагической, подтачивает также и их искусство. Болезненно разросшийся критицизм этих художников побудил их ради сохранения чистоты своего искусства отдалить, изолировать его от своей жизни. Мефистофельская шутка мирового духа – ибо как раз эта изоляция творчества от жизни не позволяет им достичь высот искусства.

3. Общее в литературном положении

Характер произведений Гейне и Уайльда последовательно космополитичен. Оба поэта во всем интернациональны. Оба любят Париж, самый интернациональный город мира, французскую литературу, которую очень хорошо знали и которой обязаны были богатейшими источниками и стимулами к творчеству, безупречно владели французским языком, на котором бегло говорили и легко писали. Как известно, некоторые прозаические произведения Гейне, «Саломея» Уайльда появились сначала на французском. Интернациональный характер их поэзии подтверждается тем, что ни один немецкий поэт, ни Гёте, ни Шиллер даже, не популярен так за границей, как Гейне, и что после Шекспира и Байрона Уайльд – самый читаемый за пределами Англии английский автор. Ни одному немецкому поэту так не везло с хорошими переводчиками, как Гейне, ни один англичанин девятнадцатого века, ни Байрон, ни Диккенс не был так хорошо переведен на другие языки, как Уайльд. Общим в литературном положении обоих писателей является это преодоление национальных барьеров.

Характерное для обоих пренебрежение содержанием является причиной другой общей черты. Считая себя вправе использовать для творческой обработки любой материал, они ввели в мировую литературу новые сюжеты. Вслед за Рихардом Майером можно утверждать, Гейне впервые открыл поэзию моря и вновь вернул миру поэзию физических страданий. Он популяризировал также – правда, не открыл – поэзию мелких, грязных, низких порывов души, поэзию тех чувств, которые каждый хочет сохранить в тайне, поэзию мелких грешков. Уайльд со своей стороны с неслыханной дерзостью открыл для поэтического искусства область половых извращений. Этому открытию можно удивляться, можно его проклинать, но как с литературным фактом, с ним не считаться нельзя, ибо за первооткрывателем в эту новую область последовали писатели всех национальных литератур.

Столь характерные для Гейне и Уайльда пренебрежение содержанием и пристрастие к остротам позволяют провести дальнейшие параллели: и тот, и другой использовали весьма своеобразно романтическую иронию. Многие их поэтические произведения до последней фразы апеллировавшие к чувствам читателя, неожиданным заключительным оборотом приобретают совершенно новое звучание, воздействующее на рассудок читателя. Я имею в виду знаменитые «циничные» концовки стихотворений Гейне, заключительную часть «Флорентийской трагедии» Уайльда. Если быть объективным к своеобразию творчества Гейне и Уайльда, то эти концовки, весьма быстро нашедшие себе подражателей, не следует рассматривать как произвольные, вычурные придатки к произведению; нет, это органичные составные элементы произведения, это его мозг, его сущность.

Итак, лиризация острот, скептицизма, взятая Гейне и Уайльдом на вооружение, очень быстро нашла распространение у подражателей. Но нельзя не признать, что это влияние принесло с собой серьезную опасность. Многие переняли у поэтов внешнее в методе, не поняв силы абсолютного господства форм, решив, что располагая таким оружием, они смогут опоэтизировать любую мысль. Но несмотря на кажущуюся небрежность как раз подобное искусство особое внимание уделяет форме, и если в форме не удается достичь самых больших высот, оно полностью теряет свою ценность. Вот и получилось, что многие литературные приемы, заимствованные иными подражателями у Гейне (для лирики) и у Уайльда (для драмы), использовались ими как фабричное клеймо для порнографических произведений самого низкого сорта. И Гёте оказался прав, сказав однажды о Гейне: «Он – Б-жество тех, которые охотно стали бы такими же отрицательными личностями, как и он, но не имеют к этому таланта». Создав шаблоны, с помощью которых мысли, лишенные всяких чувств, облекаются в форму лирических стихотворений, Гейне способствовал массовой фабрикации низкопробной лирики. Создав шаблоны, с помощью которых о любой женщине можно написать неоромантическую драму, Уайльд открыл шлюзы бурному потоку низкопробных неоромантических драм. Поистине ироническое стечение обстоятельств – богатое, насквозь аристократическое искусство этих двух художников способствовало тому, что на Парнас вскарабкалась целая толпа ординарнейших плебеев.

Конечно, Гейне и Уайльд, так настойчиво подчеркивая всем своим творчеством формальные принципы, чрезвычайно много сделали для развития литературной культуры. Никому из немецких лириков не удавалось создать чарующих ритмов, подобных тем, которыми так богаты стихи Гейне. И ни одному немецкому прозаику, да и французскому тоже, не удалось устоять против влияния его изысканной прозы, полностью отвечающей идеалу Ницше: приблизиться насколько возможно к поэзии, но не оказаться в ее пределах. Аналогичное можно сказать о прозе Уайльда и английской литературе. Если у нас сейчас есть фельетонисты, произведения которых можно отнести к большой литературе, то в этом прежде всего заслуга Гейне и Уайльда. Их в первую очередь мы должны благодарить за то, что импрессионизм проник в критику. Многие первоклассные критики опирались и опираются на их наследие.

Перейдем же теперь к основному признаку, характеризующему общность в их литературном положении.

Представим себе, что историк литературы, смотрящий поверх барьеров национальностей, пишет историю европейского романтизма девятнадцатого века. Было бы чрезвычайно интересно проследить за всеми приливами и отливами романтизма в европейской литературе. Он не обнаружит, по-видимому, различия между старшими и младшими романтиками и едва ли найдет в девятнадцатом веке хотя бы десятилетие, в котором ни одна из европейских литератур не находилась под господствующим влиянием романтиков. Да, вероятно, окажется, что сильное натуралистическое течение семидесятых-восьмидесятых годов не что иное, как искаженное, замаскированное романтическое движение.

И станет очевидным: Генрих Гейне, Виктор Гюго, Фридрих Ницше, Оскар Уайльд, все эти художники – титаны европейского романтизма.

Тотчас же обнаружится, что между Гейне и Уайльдом и здесь можно провести самые близкие параллели. Среди этих четырех именно они являются представителями рассудочного искусства. Среди романтиков девятнадцатого века именно они являются художниками, в совершенстве владеющими техникой формы.

Мы наблюдаем здесь цепочку культурной преемственности. Как во многом другом, и здесь Уайльд завершил начатое Гейне. И если позволительно назвать Гейне Иоанном нашего раннего романтизма, то Уайльда – какое многозначительное совпадение дат смерти Гейне и рождения Уайльда (1856 год!) – мы смогли бы считать мессией этого направления.

И в «Романтической школе» Гейне мы читаем:

«Большое сходство двух поэтов состоит, пожалуй, в том, что их поэзия по существу была болезнью. С этой точки зрения было установлено, что их произведениями следует заниматься не критикам, а врачам...

Однако имеем ли мы право на подобные замечания, ведь мы и сами-то не очень можем похвастаться здоровьем? И именно сейчас, когда литература подобна большому лазарету? А может, поэзия – это болезнь человека, как жемчуг, собственно, является болезненным наростом, из-за которого страдает несчастный моллюск?..»